555 слов~Ты когда-нибудь гулял по городу в одиночестве? Когда порывы ветра вперемешку с хлопьями снега за пару минут устилают серость мегаполиса тонким белоснежным покрывалом? Когда солнце едва ли кажет свой бок из-за плотных облаков, заставляя подставлять лицо под его лучи? Послушай меня, мой милый, я так всю жизнь провел, гуляя по вымощенным мостовым, летая с ветром и подставляя ему свое легкое сознание. Город удивительно скучен, по его венам куда-то бегут люди, пряча свои безликие физиономии, серые стены только нагнетают атмосферу одиночества в этом огромном мире, сузившимся до небольшого ежедневного круга: сон-еда-работа-еда-сон, и все заново. К сожалению, я не умею рассказывать добрые сказки, чтоб ты сладко спал в своей постели под завывания вьюги за окном, в ожидании жаркого лета и бессонных ночей. Это не в моих силах – ты знаешь, что меня угнетает это время года, оно оголяет мои горы, мои собственные горы, на которых я жил до встречи с тобой. А ты замечал, как небоскребы похожи на обточенные скалы со снежными шапками?
В мире, где никогда нет ни на что времени, жить довольно сложно, потому что будешь не таким, как все – тебя вышвырнут, привет, я – аутсайдер. Жизнь смотрит сквозь сжатые пальцы на некоторых, кто бросает вызов общественному серому потоку и ловит на себе неодобрительные взгляды окружающих. Химчан не бросал вызов, не пытался выделиться или же пойти против течения, но его образ жизни скорей говорил об обратном. Он имел свой ключ от крыши центральной многоэтажки города, и стоило ему оказаться там, как все проблемы отступали на задний план. Плавный изгиб губ чуть тянется в улыбке, а по-лисьи хитрый взгляд скрывается за пушистыми ресницами. Парень беззвучно бродит по крыше, и, кажется, даже снег не хрустит под его ногами.
А еще он рассказывает прекрасные истории. На сказки у него добра в жизни не хватает, а на истории, будь они правдивые или не очень, вполне хватало сил и знаний. Его новый знакомый, Чунхон, с которым он столкнулся на улице, сразу расположился к Химчану, в то время как блестящие темные глаза с золотыми крапинками, отливающие медью на солнце, еще долго с подозрением следили за подростком. Когда же и отрешение сгладилось, Хим позволял гладить свои мягкие волосы и приглашать домой, чтоб послушать бесконечные истории – особенно парень любил историю об одинокой лисице, гуляющей по вершинам гор.
Когда Чунхон попросил друга остаться на ночь, он не знал, что все закрутится в такую загадку. Потому что голос приятно убаюкивал, стоило ему лечь в постель, а размеренное дыхание Химчана успокаивало, и парню казалось, что он чувствует чужое сердцебиение. Парень уже задремал под невитьеватые рассказы, как чужой голос понизился до шепота и промурлыкал что-то типа «Я буду встречать рассвет на своей горе», а затем, как ему показалось, и вовсе исчез. Зело уже хотел повернуться и по-свойски закинуть на соседа руку, но тело как на зло не слушалось, а под ладонью чудился мягкий мех. Кровать совсем легко прогнулась под чужим весом по другую руку Чунхона, что вводило его в большее замешательство, по мере того, как он то просыпался, то снова проваливался в дрему. Окно с тихим скрипом открылось, и в комнате воцарилась тишина. Беспокойный сон прервался очень внезапно, только занимался рассвет. Химчана рядом не было, окно было открыто, что явно заставило парня задуматься. Чунхон перемялся с ноги на ногу, подставляясь холодному зимнему воздуху из окна, потянулся закрыть створку и замер, завораженно наблюдая за тем, как из-за домов появляется желтое солнце, а на крыше соседнего дома мелькнул рыжий пушистый хвост.
исполнние 2, ~1200 словВетер бьёт в окна так, что дрожит стекло, снежинки налипают на него плотной белой плёнкой, за которой ничего не разглядеть-не увидеть, и, кажется, что вокруг только стерильная белая пустота, чёткие контуры какого-то несуществующего пространства. Чунхон кутается в бесчисленные слои одежды, устроившись у камина; желтовато-оранжевое пламя скачет по обуглившимся поленьям, обхватывает их горячими языками-щупальцами - жадный и дикий зверь, поселившийся за каминной решёткой.
Бревенчатые толстые стены кажутся совсем хлипкими, словно не дом это - а огромная картонная коробка. Химчану неспокойно: там, за тяжёлой дубовой дверью, оживают, скидывают паутину сна совсем жуткие звери, таким место только в самых страшных хоррор-фильмах и ночных кошмарах. От таких обычно просыпаешься посреди ночи и замираешь, дрожа и глядя в потолок распахнутыми от ужаса глазами. И страшно пошевелиться, страшно даже вздохнуть: кажется, что совсем рядом скользит на мягких лапах призрачная тень.
Сколько таких кошмаров Химчан видел, сколько часов он провёл, замерев и боясь сделать вдох, боясь выдать себя робким, отчаянным ударом сердца, сколько раз всё у него внутри сжималось, а потом расслаблялось, словно огромная пружина, когда в комнату между неплотно задёрнутых занавесок проскальзывал первый солнечный луч, и небо светлело, а потом наливалось насыщенным малиновым и мимо окна скользила первая воронья тень, похожая на почерневший кленовый лист.
Все эти дикие звери, таящиеся в ночи, прячущиеся за снежной пеленой, скрывающие свои голоса за свистом и воем бури - Химчан давно перестал их бояться. Где-то в глубине его памяти ещё прячется слабый отголосок этого чувства, но сейчас Химчан сторонится, опасается, недолюбливает - а не боится.
Чунхон укладывается на сваленных на полу одеялах, натягивает на плечи какой-то случайный плед. Вид совсем плохой, совсем усталый - зима выматывает его, выпивает все жизненные силы. Замораживает его внутренние ключи и источники, и Чунхон остывает и застывает, становясь похожим ледяное изваяние.
Химчан таких видел не сотни, а тысячи даже; они приходили в лес, приходили, готовые сражаться с монстрами, коварными и кровожадными, у них были копья, луки и ружья, у них было бесконечные мужество, и запасы хвороста, но здешнему холоду плевать на остроту лезвий, плевать на порох, плевать, насколько ярок и горяч разведённый тобой костёр - он пробирается в самое твоё нутро, сжирает тебя изнутри, выедает всю твою самую суть, сердцевину, словно червяк в яблоке.
Холоду плевать, насколько горячее у тебя сердце и как сильна твоя любовь к жизни.
Холод кладёт свои ладони тебе на грудь, и ты превращаешься в ледышку, холодную и острую, словно осколок стекла.
Зима, и лес, и звери - Химчан давно к этому привык; стать чем-то, безжизненным и лишённым всякого тепла, - это совсем не страшно, когда ты уже не то чтобы очень жив.
Чунхон обнимает себя за плечи и шевелит слабо губами, и Химчан инстинктивно вскидывает голову, прислушивается, пытаясь разобрать его слова, но всё, что он слышит - это вой бурана за окном, его злой и заунывный голос.
Капля за каплей из Чунхона уходит тепло, кажется, что в самой комнате становится холоднее. Химчан опускается рядом с ним, укладывает его голову себе на колени; тёмные вихры щекочут ладони и, словно изморозью, наливаются белизной. Мягкость и живость уходит, сползает с его лица, оголяя острые, звериные какие-то черты.
Всё его тело становится каким-то другим, незаметно меняется, становясь чужеродным этому дому, этому миру - лес зовёт его, приглашает в свои холодные объятия, и Чунхон послушно откликается.
Химчан кладёт ладонь на его побелевший лоб, мажет кончиками пальцев по прохладной коже. Это сначала всё казалось пугающим, казалось неотвратимым, а сейчас воспринимается как что-то обыденное.
В его руках Чунхон клетка за клеткой превращается в зверя.
Огромная лисья морда - тяжёлая и острая, приятно давит на колени. Химчан трогает мягкие длинные уши, чешет ласково широкую шею, пропускает между пальцев мягкий белый мех. Лис тычется носом ему в ладонь, словно огромный домашний пёс. Нет в нём ничего пугающего, только старость, и мудрость, и вечность.
Глаза - привычные, глаза Чунхона. Химчан в них каждый день упорно заглядывает - сколько уже лет-то? Сейчас в них ни тени узнавания, только какое-то слепое доверие, порыв прижаться, быть ближе-ближе-ближе. Чунхон тянется к теплу, потому что по-другому не может - это невыносимая злая нужда, заставляющая так запросто сдаваться чужим рукам.
Химчан даже думать не хочет о том, каково это - помнить тысячи мёртвых до, но не осознавать, кем ты являешься на самом деле.
Чунхон - память, череда безымянных, лишённых каких-либо черт лиц, заключённых, словно в самой строгой, самой надёжной тюрьме, в его голове. И это их послеобеденная прогулка вдоль сетки ограды, а Химчан - это дозорные башни и дула сотен ружей, направленных в самый центр белых холодных лбов.
Надзиратель и хранитель, решётка тюремной камеры и голос из динамиков - Химчан заменяет собой целую охранную систему, когда в Чунхону просыпается прошлое; когда его зовёт, настойчиво приглашает к себе зима.
Чунхон дёргается и затихает, его глаза наливаются голубым льдистым цветом, лёд девять заполняет блестящую радужку. Огромный зверь слабеет и обмякает, чтобы потом встрепенуться и вскочить на ноги, задев мохнатым хвостом щеку Химчана.
На мягких лапах, ночной лёгкой тенью из тихих леденящих душу кошмаров, Чунхон - или то, что от него осталось - скользит к двери. Порыв ветра - и её едва не сносит с петель, снег, снежные колючие хлопья сыплют Химчану в лицо, засыпаются их крошечный дом, словно в коробку из-под сухих завтраков - только всё это в обратной перемотке. Икс два - и вся его жизнь, вывернутая наизнанку, проносится мимо. Тени, тени, тени...
Чунхон исчезает в ночи, в абсолютной её белизне; Химчан стряхивает с волос снежинки и складывает плед на подлокотнике кресла. Он закрывает дверь, проверяет надёжно ли держится щеколда, моет посуду в раковине - пару кружек и блюдце с налипшими на каёмку крошками от печенья.
Он прикрывает глаза, и вой вьюги за окном становится громче, становится больше похожим на голос, на хор из сотен и тысяч голосов, но Химчан слышит один, и всё в нём на мгновение замирает и успокаивается.
Утром Химчан позовёт его - и Чунхон откликнется, он послушно вернётся домой, как возвращался и раньше, как будет возвращаться раз за разом, потому что это сильнее любой зимы, сильнее воспоминаний, сжатых, будто на карте памяти. Это чувство, это сердце, привязанное к другому сердцу тяжёлым таким якорем, который тянет на дно, в его мягкие знакомые глубины. Это круче, чем самая древняя магия, круче, чем научно-технический прогресс, круче, чем любовь.
Просто Химчан - такой некосмический спутник, вертящийся вокруг Чунхона, связанный накрепко этим запредельным притяжением.
Химчан смотрит в пламя, пляшущее в камине, и только по его движению понимает, что время не стоит на месте. Когда рассвет мажет серым тусклым светом по его лицу, Химчан вздрагивает, трясёт головой и выходит на улицу. Снег хрустит под ногами, ветер лезет настырно под свитер и футболку; Химчан ёжится, а потом зовёт - и его слышит только один человек, один из тех безликих и неживых, каких-то пиксельных людей.
Чунхон устраивается у камина, его морда, острозубая и мудрая, вновь оказывается у Химчана на коленях. Он отзывается на каждое прикосновение мелкой дрожью, а потом Химчан касается ладонью мягкой и тёплой человеческой щеки и с облегчением выдыхает.
Чунхон здесь, совсем здесь - до следующего раза.
Химчан не знает, в какой именно он не вернётся, как не возвращались те, другие.
Химчан послушно ждёт и сторожит его сон.
Чунхон открывает глаза, улыбается уголками губ. Шепчет:
- Снилось что-то о огромных белых лис. Классно... - и утыкается носом Химчану в живот.
Химчан гладит его по вихрастой голове, по широким плечам и спине, говорит, склонившись к самому чунхонову уху:
Для меня одно исполнение приятно, не говоря уже о трёх, тем паче таких чудесных. Для автора второго "исполнения"Вчитывалась сильно, чтобы не упускать деталей в плетении фраз. Вышло витиевато и красиво, а главное таинственно и романтично. От текста веет загадкой, на которую почти не даётся ответа. только наброском и как бы шёпотом. Хочется, чтобы Чунхон остался с Химчаном как мо-о-ожно дольше. Спасибо.
Автору артаМне кажется этот арт больше даже не к самой заявке, а к первому исполнению, но скажу спасибо и за себя и за первого автора. Они, втроём, такие какие и должны быть.)) Всё ещё заказчик
Заказчик.
не посчитал нужным растягивать эту сказкуспасибо за заявку, наверное, ее я очень долго ждал~автор
1500х1333px
Для автора второго "исполнения"
Автору арта
Всё ещё заказчик
автор арта
автор арта